Но сейчас на нее свалились все беды. К сложнейшему расследованию по делу об убийствах добавилась еще одна проблема, не менее сложная. И Кэйт не сомневалась в том, что жизнь ее никогда не войдет в прежнее русло.

Кэйт ждала в приемном покое больницы и, глядя на молодого улыбчивого врача, думала о том, как странно выглядят его волосы. Казалось, их не стригли, а выдирали клочьями. Подбородок был не брит.

— Ну, что я могу вам сказать, миссис Барроуз? Мы наложили швы. Порезы, конечно, глубокие, но жизни не угрожают, главные артерии не задеты. А без сознания она была потому, что наглоталась снотворного. Сейчас она проснулась, но еще очень слаба.

— Можно мне ее повидать?

— Разумеется. Утром мы покажем ее психиатру.

— Психиатру? — тихо переспросила Кэйт.

— Да, так принято. Всех, кто покушался на самоубийство, показывают психиатру. Не волнуйтесь, все будет в порядке.

Кэйт пропустила мимо ушей эту банальную реплику: врач всего-навсего старался утешить ее.

Она поднялась и стала гасить сигарету, не замечая, что она давно уже погасла.

— Значит, я могу пройти к дочери?

— Конечно, можете. Только не утомляйте ее. Самое лучшее лекарство для больной — это сон. Сон — поистине великий целитель!

Кэйт так хотелось сказать, чтобы он заткнулся, но вместо этого она улыбнулась ему:

— Большое спасибо!

Войдя в палату, Кэйт увидела, что кровать скрыта занавесками, и осторожно приподняла край одной их них.

Лиззи лежала с открытыми глазами, и Кэйт заставила себя улыбнуться.

— Прости меня, мам! Мне, право же, очень жаль.

— О Лиззи! — воскликнула Кэйт, и вся боль ее, все страдания выплеснулись наружу горючими слезами.

Мать и дочь плакали навзрыд.

— Все будет хорошо, Лиззи, обещаю тебе. Мы справимся с этим!

— Ох, мама! И зачем только ба прочла мой дневник!

Голос Лиззи прерывался от легкой икоты, и это не ускользнуло от внимания Кэйт.

— Мы все это как-то уладим между собой. Сейчас главное, чтобы ты поскорее поправилась.

В маленькое пространство палаты втиснулась сестра. Кэйт уловила исходящий от нее запах персикового мыла, и этот запах напомнил ей времена молодости, когда Лиззи была совсем еще крошкой.

— Вам сейчас лучше поехать домой, — обратилась сестра к Кэйт. — Девочке необходимо как следует выспаться.

Кэйт не возражала. Она поцеловала Лиззи, убрала с ее лица волосы и при этом не переставала улыбаться, хотя это ей стоило немалого труда.

— Я утром приду, хорошо?

Лиззи кивнула и закрыла глаза. Как только Кэйт раздвинула дверь палаты, навстречу ей шагнул Патрик.

— О Кэйт, я места себе не нахожу! — Он раскрыл ей объятия, она кинулась ему на грудь, ощутив исходившую от него силу, и сразу почувствовала себя в безопасности. Он стал гладить ее по голове, целовать, а она, уткнувшись лицом в воротник его кашемирового пальто и вдыхая аромат его тела, туалетной воды и сигаретного дыма, не выдержала и разрыдалась.

Они вместе вышли из больницы, и он повел ее к своей машине. Кэйт даже не пришло в голову спросить, как он узнал о том, что она здесь. И вообще как он узнал о случившемся.

Она просто радовалась тому, что он рядом.

Эвелин услышала шум подъехавшей машины и выглянула в щель между тяжелыми шторами. Машина была шикарной, и Эвелин фыркнула: наверняка за кем-то из соседей. Но тут же нахмурилась, увидев вылезавшую из автомобиля дочь. Впрочем, столько событий произошло за последние сутки, что нечему удивляться. Тем временем из машины вышел мужчина, и когда оба повернулись лицом к дому, Эвелин задернула шторы.

Она села на диван и так и сидела, пока в замке не проскрежетал ключ. Эвелин не могла заставить себя выйти навстречу дочери, как обычно, и шумно поздороваться с ней. Она слышала голос Кэйт и низкий баритон мужчины. Снова, в который уже раз, приложив к глазам промокший от слез платок, Эвелин решила дождаться, когда они войдут в гостиную.

Патрик помог Кэйт снять куртку и кинул ее вместе со своим пальто на перила лестницы. Кэйт была тронута. Патрик держался так, словно и сам жил в скромном, как у Кэйт, доме. Впрочем, когда-то он и в самом деле жил более чем скромно, не имея даже того, что имела Кэйт.

Идя следом за Кэйт в гостиную, Патрик как бы вбирал глазами все, что попадалось по пути: от хороших, но уже поистершихся ковров до тесно заставленных книжных полок в гостиной. В комнате было тепло и уютно. На диване сидела маленькая женщина, вся в черном. Лицо ее светилось умом и добротой, и Патрик сразу проникся к ней симпатией.

— Мам, это мой друг, Патрик Келли. Он привез меня из больницы.

Эвелин склонила голову и скользнула взглядом по Келли: широкий в плечах, длинноногий, с красивыми темно-карими глазами. А у Кэйт не такой плохой вкус, как она думала. Фамилия мужчины была ей знакома: за тем самым рождественским ужином, о котором не хочется вспоминать, Кэйт упоминала о нем. Келли — фамилия ирландская. И если в этом человеке течет хоть капля ирландской крови, он не может быть негодяем!

— Здравствуйте.

Патрик улыбнулся, и Эвелин ответила ему улыбкой.

— Ну что малышка? — спросила Эвелин, заметив, как осунулось лицо дочери.

— Неплохо, мам, вернее, не так уж плохо, если учесть, что произошло. Порезы на руках оказались не опасными, хорошо, что я вовремя спохватилась. Завтра ее покажут психиатру.

Патрик сел в кресло у камина, и Кэйт повернулась к нему:

— Хотите чего-нибудь выпить? У меня, кажется, есть бутылка шотландского виски. — Кэйт прошла к бару, налила по бокалу Эвелин, Патрику и себе и села на диван рядом с матерью. Глядя на них, Патрик думал, что они как две горошины из одного стручка: обе скуластые, волосы растут ото лба треугольником, нос почти римский, классический. Каждая деталь сама по себе безукоризненна, но в сочетании проигрывает. И ни одну из женщин, ни мать, ни дочь, в конечном итоге нельзя назвать красавицей — скорее привлекательной. Но женщины такого типа с возрастом лишь хорошеют, и Кэйт казалась Патрику обворожительной.

Первой нарушила молчание Эвелин:

— Значит, девочку покажут психиатру? Что ж, это прекрасно! С Лиззи явно творится что-то неладное!

Кэйт, не поднимая глаз, кивнула, И сердце Патрика защемило от жалости к ней.

— Это вы недавно потеряли дочь? — обратилась Эвелин к Патрику и, получив утвердительный ответ, продолжала: — Ничего нет страшнее, чем потеря ребенка, да еще при таких ужасных обстоятельствах.

В глазах Эвелин Патрик прочел сострадание.

— Мой сын, — снова заговорила она после паузы, — вот уже двадцать лет, как уехал в Австралию. Он регулярно звонит, но это совсем не то. Я почти забыла его, потому что вижу только на фотографиях. Другое дело, когда ребенок вырастает у тебя на глазах!